В одно из первых чисел апреля 181… года в доме Катерины Петровны Томской происходила большая суматоха. Все двери были растворены настичь; зала и передняя загромождены сундуками и чемоданами; ящики всех комодов выдвинуты; слуги поминутно бегали по лестницам, служанки суетились и спорили; сама хозяйка, дама 45 лет, сидела в спальне, пересматривая счетные книги, принесенные ей толстым управителем, который стоял перед нею с руками за спиной и выдвинув правую ногу вперед. Катерина Петровна показывала вид, будто бы хозяйственные тайны были ей коротко знакомы, но ее вопросы и замечания обнаруживали ее барское неведение и возбуждали изредка едва заметную улыбку на величавом лице управителя, который однако ж с большою снисходительностию подробно входил во все требуемые объяснения. В это время слуга доложил, что Парасковья Ивановна Поводова приехала. Катерина Петровна обрадовалась случаю прервать свои совещания, велела просить и отпустила управителя.
– Помилуй, мать моя, – сказала вошедшая старая дама, – да ты собираешься в дорогу! куда тебя бог несет?
– На Кавказ, милая Парасковья Ивановна.
– На Кавказ! стало быть, Москва впервой отроду правду сказала, а я не верила. На Кавказ! да ведь это ужасть как далеко. Охота тебе тащиться бог ведает куда, бог ведает зачем.
– Как быть? Доктора объявили, что моей Маше нужны железные воды, а для моего здоровья необходимы горячие ванны. Вот уже полтора года, как я всё страдаю, авось Кавказ поможет.
– Дай-то бог. А скоро ли едешь?
– Дня через четыре, много, много промешкаю неделю; всё уж готово. Вчера привезли мне новую дорожную карету; что за карета! игрушка, заглядение – вся в ящиках, и чего тут нет: постеля, туалет, погребок, аптечка, кухня, сервиз; хочешь ли посмотреть?
– Изволь, мать моя.
И обе дамы вышли на крыльцо. Кучера выдвинули из сарая дорожную карету. Катерина Петровна велела открыть дверцы, вошла в карету, перерыла в ней все подушки, выдвинула все ящики, показала все ее тайны, все удобности, приподняла все ставни, все зеркала, выворотила все сумки, словом, для больной женщины оказалась очень деятельной и проворной. Полюбовавшись экипажем, обе дамы возвратились в гостиную, где разговорились опять о предстоящем пути, о возвращении, о планах на будущую зиму:
– В октябре месяце, – сказала Катерина Петровна, – надеюсь непременно воротиться. У меня будут вечера, два раза в неделю, и надеюсь, милая, что ты ко мне перенесешь свой бостон.
В эту минуту девушка лет 18-ти, стройная, высокая, с бледным прекрасным лицом и черными огненными глазами, тихо вошла в комнату, подошла к руке Катерины Петровны и присела Поводовой.
– Хорошо ли ты спала, Маша? – спросила Катерина Петровна.
– Хорошо, маменька, сейчас только встала. Вы удивляетесь моей лени, Парасковья Ивановна? Что делать – больной простительно.
– Спи, мать моя, спи себе на здоровье, – отвечала Поводова, – да смотри: воротись у меня с Кавказа румяная, здоровая, а бог даст и – замужняя.
– Как замужняя? – возразила Катерина Петровна смеясь, – да за кого выйти ей на Кавказе? разве за черкесского князя?..
– За черкеса! сохрани ее бог! да ведь они что турки да бухарцы – нехристы. Они ее забреют да запрут.
– Пошли нам бог только здоровья, – сказала со вздохом Катерина Петровна, – а женихи не уйдут. Слава богу,
Маша еще молода, приданое есть. А добрый человек полюбит, так и без приданого возьмет.
– А с приданым все-таки лучше, мать моя, – сказала Парасковья Ивановна вставая. – Ну, простимся ж, Катерина Петровна, уж я тебя до сентября не увижу; далеко мне до тебя тащиться, с Басманной на Арбат – и тебя не прошу, знаю, что тебе теперь некогда; прощай и ты, красавица, не забудь же моего совета.
Дамы распростились, и Парасковья Ивановна уехала.
