Пиковая дама

Пиковая дама означает тайную недоброжелательность.*
Новейшая гадательная книга.

I
    А в ненастные дни
    Собирались они
    Часто;
    Гнули – бог их прости! –
    От пятидесяти
    На сто,
    И выигрывали,
    И отписывали
    Мелом.
    Так, в ненастные дни,
    Занимались они
    Делом.

    Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова. Долгая зимняя ночь прошла незаметно; сели ужинать в пятом часу утра. Те, которые остались в выигрыше, ели с большим аппетитом; прочие, в рассеянности, сидели перед пустыми своими приборами. Но шампанское явилось, разговор оживился, и все приняли в нем участие.
    – Что ты сделал, Сурин? – спросил хозяин.
    – Проиграл, по обыкновению. Надобно признаться, что я несчастлив: играю мирандолем*, никогда не горячусь, ничем меня с толку не собьешь, а всё проигрываюсь!
    – И ты ни разу не соблазнился? ни разу не поставил на руте*?.. Твердость твоя для меня удивительна.
    – А каков Германн! – сказал один из гостей, указывая на молодого инженера, – отроду не брал он карты в руки, отроду не загнул ни одного пароли, а до пяти часов сидит с нами и смотрит на нашу игру!
    – Игра занимает меня сильно, – сказал Германн, – но я не в состоянии жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее.
    – Германн немец: он расчетлив, вот и всё! – заметил Томский. – А если кто для меня непонятен, так это моя бабушка, графиня Анна Федотовна.
    – Как? что? – закричали гости.
    – Не могу постигнуть, – продолжал Томский, – каким образом бабушка моя не понтирует!
    – Да что ж тут удивительного, – сказал Нарумов, – что осьмидесятилетняя старуха не понтирует?
    – Так вы ничего про нее не знаете?
    – Нет! право, ничего!
    – О, так послушайте:
    Надобно знать, что бабушка моя, лет шестьдесят тому назад, ездила в Париж и была там в большой моде. Народ бегал за нею, чтоб увидеть la Vénus moscovite#; Ришелье* за нею волочился, и бабушка уверяет, что он чуть было не застрелился от ее жестокости.
    В то время дамы играли в фараон. Однажды при дворе она проиграла на слово герцогу Орлеанскому что-то очень много. Приехав домой, бабушка, отлепливая мушки с лица и отвязывая фижмы, объявила дедушке о своем проигрыше и приказала заплатить.
    Покойный дедушка, сколько я помню, был род бабушкина дворецкого. Он ее боялся, как огня; однако, услышав о таком ужасном проигрыше, он вышел из себя, принес счеты, доказал ей, что в полгода они издержали полмиллиона, что под Парижем нет у них ни подмосковной, ни саратовской деревни, и начисто отказался от платежа. Бабушка дала ему пощечину и легла спать одна, в знак своей немилости.
    На другой день она велела позвать мужа, надеясь, что домашнее наказание над ним подействовало, но нашла его непоколебимым. В первый раз в жизни она дошла с ним до рассуждений и объяснений; думала усовестить его, снисходительно доказывая, что долг долгу розь и что есть разница между принцем и каретником. – Куда! дедушка бунтовал. Нет, да и только! Бабушка не знала, что делать.
    С нею был коротко знаком человек очень замечательный. Вы слышали о графе Сен-Жермене*, о котором рассказывают так много чудесного. Вы знаете, что он выдавал себя за Вечного Жида, за изобретателя жизненного эликсира и философского камня, и прочая. Над ним смеялись, как над шарлатаном, а Казанова в своих Записках говорит, что он был шпион; впрочем, Сен-Жермен, несмотря на свою таинственность, имел очень почтенную наружность и был в обществе человек очень любезный. Бабушка до сих пор любит его без памяти и сердится, если говорят об нем с неуважением. Бабушка знала, что Сен-Жермен мог располагать большими деньгами. Она решилась к нему прибегнуть. Написала ему записку и просила немедленно к ней приехать.
    Старый чудак явился тотчас и застал в ужасном горе. Она описала ему самыми черными красками варварство мужа и сказала наконец, что всю свою надежду полагает на его дружбу и любезность.
    Сен-Жермен задумался.
    «Я могу вам услужить этой суммою, – сказал он, – но знаю, что вы не будете спокойны, пока со мною не расплатитесь, а я бы не желал вводить вас в новые хлопоты. Есть другое средство: вы можете отыграться». – «Но, любезный граф, – отвечала бабушка, – я говорю вам, что у нас денег вовсе нет». – «Деньги тут не нужны, – возразил Сен-Жермен: – извольте меня выслушать». Тут он открыл ей тайну, за которую всякий из нас дорого бы дал…
    Молодые игроки удвоили внимание. Томский закурил трубку, затянулся и продолжал.
    В тот же самый вечер бабушка явилась в Версале, au jeu de la Reine#. Герцог Орлеанский метал; бабушка слегка извинилась, что не привезла своего долга, в оправдание сплела маленькую историю и стала против него понтировать. Она выбрала три карты, поставила их одну за другою: все три выиграли ей соника, и бабушка отыгралась совершенно.
    – Случай! – сказал один из гостей.
    – Сказка! – заметил Германн.
    – Может статься, порошковые карты? – подхватил третий.
    – Не думаю, – отвечал важно Томский.
    – Как! – сказал Нарумов, – у тебя есть бабушка, которая угадывает три карты сряду, а ты до сих пор не перенял у ней ее кабалистики?
    – Да, черта с два! – отвечал Томский – у ней было четверо сыновей, в том числе и мой отец: все четыре отчаянные игроки, и ни одному не открыла она своей тайны; хоть это было бы не худо для них и даже для меня.
    Но вот что мне рассказывал дядя, граф Иван Ильич, и в чем он меня уверял честью. Покойный Чаплицкий, тот самый, который умер в нищете, промотав миллионы, однажды в молодости своей проиграл – помнится Зоричу – около трехсот тысяч. Он был в отчаянии. Бабушка, которая всегда была строга к шалостям молодых людей, как-то сжалилась над Чаплицким. Она дала ему три карты, с тем, чтоб он поставил их одну за другою, и взяла с него честное слово впредь уже никогда не играть. Чаплицкий явился к своему победителю: они сели играть. Чаплицкий поставил на первую карту пятьдесят тысяч и выиграл соника; загнул пароли, пароли-пе, – отыгрался и остался еще в выигрыше…
    Однако пора спать: уже без четверти шесть.
    В самом деле, уже рассветало: молодые люди допили свои рюмки и разъехались.
II
    – Il paraît que monsieur est decidement pour les suivantes.*
    – Que voulez-vous, madame? Elles sont plus fraîches.#
Светский разговор.

    Старая графиня *** сидела в своей уборной перед зеркалом. Три девушки окружали ее. Одна держала банку румян, другая коробку со шпильками, третья высокий чепец с лентами огненного цвета. Графиня не имела ни малейшего притязания на красоту, давно увядшую, но сохраняла все привычки своей молодости, строго следовала модам семидесятых годов и одевалась так же долго, так же старательно, как и шестьдесят лет тому назад. У окошка сидела за пяльцами барышня, ее воспитанница.
    – Здравствуйте, grand’maman#,– сказал, вошедши, молодой офицер. – Bonjour, mademoiselle Lise#. Grand’maman, я к вам с просьбою.
    – Что такое, Paul?#
    – Позвольте вам представить одного из моих приятелей и привезти его к вам в пятницу на бал.
    – Привези мне его прямо на бал, и тут мне его и представишь. Был ты вчерась у ***?
    – Как же! очень было весело; танцевали до пяти часов. Как хороша была Елецкая!
    – И, мой милый! Что в ней хорошего? Такова ли была ее бабушка, княгиня Дарья Петровна?.. Кстати: я чай, она уж очень постарела, княгиня Дарья Петровна?
    – Как, постарела? – отвечал рассеянно Томский, – она лет семь как умерла.
    Барышня подняла голову и сделала знак молодому человеку. Он вспомнил, что от старой графини таили смерть ее ровесниц, и закусил себе губу. Но графиня услышала весть, для нее новую, с большим равнодушием.
    – Умерла! – сказала она, – а я и не знала! Мы вместе были пожалованы во фрейлины, и когда мы представились, то государыня…
    И графиня в сотый раз рассказала внуку свой анекдот.
    – Ну, Paul, – сказала она потом, – теперь помоги мне встать. Лизанька, где моя табакерка?
    И графиня со своими девушками пошла за ширмами оканчивать свой туалет. Томский остался с барышнею.
    – Кого это вы хотите представить? – тихо спросила Лизавета Ивановна.
    – Нарумова. Вы его знаете?
    – Нет! Он военный или статский?
    – Военный.
    – Инженер?
    – Нет! кавалерист. А почему вы думали, что он инженер?
    Барышня засмеялась и не отвечала ни слова.
    – Paul! – закричала графиня из-за ширмов, – пришли мне какой-нибудь новый роман, только пожалуйста, не из нынешних.
    – Как это, grand’maman?
    – То есть такой роман, где бы герой не давил ни отца, ни матери и где бы не было утопленных тел. Я ужасно боюсь утопленников!
    – Таких романов нынче нет. Не хотите ли разве русских?
    – А разве есть русские романы?.. Пришли, батюшка, пожалуйста, пришли!
    – Простите, grand’maman: я спешу… Простите, Лизавета Ивановна! Почему же вы думали, что Нарумов инженер?
    И Томский вышел из уборной.
    Лизавета Ивановна осталась одна: она оставила работу и стала глядеть в окно. Вскоре на одной стороне улицы из за угольного дома показался молодой офицер. Румянец покрыл ее щеки: она принялась опять за работу и наклонила голову над самой канвою. В это время вошла графиня, совсем одетая.
    – Прикажи, Лизанька, – сказала она, – карету закладывать, и поедем прогуляться.
    Лизанька встала из-за пяльцев и стала убирать свою работу.

Все стихи (содержание по алфавиту)